Константин Северинов: «Жизнь учёного — не для слабонервного человека»

Биолог Константин Северинов 15 лет проработал в США. За это время он стал учёным мирового уровня, получил звание профессора и собственную лабораторию в Университете Ратгерса (Нью-Джерси). Однако пять лет назад вернулся в Россию. Теперь работает на две страны: здесь он руководит лабораториями в Институте молекулярной генетики РАН и Институте биологии гена РАН. Занимается поиском новых антибиотиков. Кроме того, К. Северинов известен как критик РАН и сторонник привлечения в Россию учёных из-за рубежа.

5 млн долл. — учёному!

«АиФ»: — Видимо, вы любитель экстрима, раз решили перебраться из сытой Америки в Россию, где на науку выделяют копейки и есть куча других проблем?

К.С.: — Просто я мог себе это позволить. Я финансово независим, должность профессора в США приносит неплохие деньги. У меня прекрасная лаборатория, она работает как отлаженный механизм, жизнь расписана на годы вперёд, что несколько скучно. Это был вызов самому себе — создать в России с нуля нормально функционирующую лабораторию, когда условия этому не благоприятствуют. Заниматься подготовкой молодых людей, пытаться делать то, что соответствует мировому стандарту научного качества. Интересна и более широкая, социальная задача — участвовать в строительстве здания современной российской науки. Конечно, жизнь учёного здесь не для слабонервного человека, поэтому «возвращенцев» так мало. В США несколько сот профессоров русского происхождения, но, чтобы вернуться сюда, надо быть не только русским, но и чуточку безбашенным.

«АиФ»: — Неужели всё так плохо?

К.С.: — Скажу честно: вклад современной России в мировую науку крайне низок. Максимум 1%. По этой причине в биологии мы в значительной степени отсечены от международного рынка приборов и реагентов — ни одна крупная фирма не имеет тут своих складов, потому что покупательная способность наших учёных мала. Допустим, вам надо заказать реагент. Вы делаете заказ дистрибьютору, он переправляет его в Европу или США, потом закупленный реагент проходит российскую таможню… Всё это приводит к задержкам и повышению цены раза в три. Наш учёный и так человек небогатый, а тут ещё должен переплачивать по сравнению с зарубежным коллегой. К тому же есть риск, что Госнаркоконтроль не пропустит ваш реагент. Там решат, что это прекурсор — исходный компонент для производства наркотика или взрывчатки. Может, он им и является, но без него нельзя поставить опыт. И я как руководитель вынужден объяснять аспиранту: «Вася, то, что ты придумал, очень хорошо, но этот препарат мы не достанем, забудь». А в это время какой-нибудь Джон, его ровесник в США, делает открытие.

«АиФ»: — Получается замкнутый круг. Чтобы появилась научная инфраструктура, надо увеличивать наш вклад в мировую науку. Но за счёт чего? Вы предлагаете привлекать иностранцев. Министр Фурсенко недавно объявил о том, что будут выданы мегагранты по 5 млн долл. зарубежным специалистам. Но многие отечественные учёные недовольны: зачем нам «варяги»? Мы что, сами не можем?

К.С.: — Есть такая проблема: в нашей науке отсутствуют ролевые модели. Молодым учёным не на кого равняться, они дезориентированы. А им нужны живые примеры, чтобы они могли сказать себе: когда вырасту, хочу быть таким же успешным. Это должна быть хорошая лаборатория, где постоянно происходит движуха — люди бегают с горящими глазами, у них рождаются новые идеи и они могут их воплотить.

Программа «возвращенцев» утверждена правительством. Большинство из тех 40 человек, что получили мега-гранты, — учёные с мировым именем. Отбор шёл строгий. Было отсечено много заявок от административных деятелей, которые в научном плане несостоятельны. Половина из 40 утверждённых — иностранцы, другая половина — наши «возвращенцы». Например, лауреат премии Филдса математик Станислав Смирнов, биологи Алексей Кондрашов, Василий Студитский, биоинформатик Павел Певзнер. Возможно, кто-то из «возвращенцев» будет работать и в Сколково. Согласно программе человек должен за два года создать здесь научное подразделение мирового уровня. Выучить наших молодых специалистов, опубликовать необходимое количество статей в авторитетных журналах. Потом этот учёный может уехать, а его «подмастерья» продолжат работу, начнут собственные проекты. Главное, что перед ними будет та самая позитивная модель, пример для подражания.

Безусловно, программа пойдёт на пользу вузам, где будут открыты новые лаборатории. В России наука и образование разнесены, в этом и трагедия. Есть РАН, где учёные должны делать науку, и есть вузы, где учат, как ею заниматься. Но в вузах работают по большей части педагоги, а не учёные. Они загружены учебным процессом по самую крышу, им не до реальной науки.

РАН без контроля

«АиФ»: — В США профессор является «машиной для добывания денег». Выигрывая грант в миллион долларов, он приносит своему университету около 500 тыс. Наука там превратилась в бизнес. А как же романтика?

К.С.: — Никуда не делась. Учёные — не бизнесмены, они ничего не продают, не производят продукт. Ими движет совершенно искренний интерес к познанию мира, детское любопытство: как это устроено? Иногда этот интерес может принести практическую, вполне осязаемую пользу другим, но необязательно. Для удовлетворения интереса и получения научного результата кто-то должен оплатить расходы на исследования. В США это делает в основном государство. Деньги учёный действительно получает рыночным способом, в результате честной конкуренции с другими. А потом отчитывается полученными результатами. В России грантовое финансирование получает всё большее распространение, но проблем хватает. Скажем, на полученные деньги вам надо приобрести прибор. Федеральный закон определяет правила закупок. Но они придуманы для того, чтобы воинские части могли по дешёвке закупать солдатам сапоги. Объявляется тендер, и вы обязаны взять самое дешёвое из того, что предлагается. Но дешёвое — не всегда хорошее! Как это соотносится с научной деятельностью?

Или взять систему распределения грантов. Увы, критерии качества заявок у нас зачастую не работают. В РАН академик, возглавляющий программу исследований, распоряжается её бюджетом, распределяя деньги себе самому — в свой институт, своим ученикам. И никакого контроля над ним нет.

«АиФ»: — И всё же в таких условиях наука даёт какой-то результат…

К.С.: — Я называю это традиционными «островками превосходства». По-прежнему на высоте российские лазерные разработки. Сильны позиции в математике и теоретической физике. А вот в биомедицине можно гордиться достижениями наших соотечественников за рубежом. В России же можно выделить лишь пару коллективов. Например, группу Михаила Гельфанда в Институте проблем передачи информации. Они занимаются биоинформатикой. Это компьютерная биология, очень перспективное направление. Кстати, русские в этой области во всём мире занимают сильные позиции. Так что, слава богу, возвращать на родину есть кого.

Досье:

Константин Северинов родился в 1967 г. в Ленинграде. Окончил биофак МГУ, в начале 1990-х гг. уехал работать в США. Профессор, доктор биологических наук, руководит двумя лабораториями в Москве и одной в США. Имеет троих детей.

Смотрите также:

 Биолог Константин Северинов 15 лет проработал в США. За это время он стал учёным мирового уровня, получил звание профессора и собственную лабораторию в Университете Ратгерса (Нью-Джерси). Однако пять лет назад вернулся в Россию. Теперь работает на две страны: здесь он руководит лабораториями в Институте молекулярной генетики РАН и Институте биологии гена РАН. Занимается поиском новых антибиотиков. Кроме того, К. Северинов известен как критик РАН и сторонник привлечения в Россию учёных из-за рубежа.

5 млн долл. — учёному!

— Видимо, вы любитель экстрима, раз решили перебраться из сытой Америки в Россию, где на науку выделяют копейки и есть куча других проблем?

К.С.: — Просто я мог себе это позволить. Я финансово независим, должность профессора в США приносит неплохие деньги. У меня прекрасная лаборатория, она работает как отлаженный механизм, жизнь расписана на годы вперёд, что несколько скучно. Это был вызов самому себе — создать в России с нуля нормально функционирующую лабораторию, когда условия этому не благоприятствуют. Заниматься подготовкой молодых людей, пытаться делать то, что соответствует мировому стандарту научного качества. Интересна и более широкая, социальная задача — участвовать в строительстве здания современной российской науки. Конечно, жизнь учёного здесь не для слабонервного человека, поэтому «возвращенцев» так мало. В США несколько сот профессоров русского происхождения, но, чтобы вернуться сюда, надо быть не только русским, но и чуточку безбашенным.

— Неужели всё так плохо?

К.С.: — Скажу честно: вклад современной России в мировую науку крайне низок. Максимум 1%. По этой причине в биологии мы в значительной степени отсечены от международного рынка приборов и реагентов — ни одна крупная фирма не имеет тут своих складов, потому что покупательная способность наших учёных мала. Допустим, вам надо заказать реагент. Вы делаете заказ дистрибьютору, он переправляет его в Европу или США, потом закупленный реагент проходит российскую таможню… Всё это приводит к задержкам и повышению цены раза в три. Наш учёный и так человек небогатый, а тут ещё должен переплачивать по сравнению с зарубежным коллегой. К тому же есть риск, что Госнаркоконтроль не пропустит ваш реагент. Там решат, что это прекурсор — исходный компонент для производства наркотика или взрывчатки. Может, он им и является, но без него нельзя поставить опыт. И я как руководитель вынужден объяснять аспиранту: «Вася, то, что ты придумал, очень хорошо, но этот препарат мы не достанем, забудь». А в это время какой-нибудь Джон, его ровесник в США, делает открытие.

— Получается замкнутый круг. Чтобы появилась научная инфраструктура, надо увеличивать наш вклад в мировую науку. Но за счёт чего? Вы предлагаете привлекать иностранцев. Министр Фурсенко недавно объявил о том, что будут выданы мегагранты по 5 млн долл. зарубежным специалистам. Но многие отечественные учёные недовольны: зачем нам «варяги»? Мы что, сами не можем?

К.С.: — Есть такая проблема: в нашей науке отсутствуют ролевые модели. Молодым учёным не на кого равняться, они дезориентированы. А им нужны живые примеры, чтобы они могли сказать себе: когда вырасту, хочу быть таким же успешным. Это должна быть хорошая лаборатория, где постоянно происходит движуха — люди бегают с горящими глазами, у них рождаются новые идеи и они могут их воплотить.

Программа «возвращенцев» утверждена правительством. Большинство из тех 40 человек, что получили мега-гранты, — учёные с мировым именем. Отбор шёл строгий. Было отсечено много заявок от административных деятелей, которые в научном плане несостоятельны. Половина из 40 утверждённых — иностранцы, другая половина — наши «возвращенцы». Например, лауреат премии Филдса математик Станислав Смирнов, биологи Алексей Кондрашов, Василий Студитский, биоинформатик Павел Певзнер. Возможно, кто-то из «возвращенцев» будет работать и в Сколково. Согласно программе человек должен за два года создать здесь научное подразделение мирового уровня. Выучить наших молодых специалистов, опубликовать необходимое количество статей в авторитетных журналах. Потом этот учёный может уехать, а его «подмастерья» продолжат работу, начнут собственные проекты. Главное, что перед ними будет та самая позитивная модель, пример для подражания.

Безусловно, программа пойдёт на пользу вузам, где будут открыты новые лаборатории. В России наука и образование разнесены, в этом и трагедия. Есть РАН, где учёные должны делать науку, и есть вузы, где учат, как ею заниматься. Но в вузах работают по большей части педагоги, а не учёные. Они загружены учебным процессом по самую крышу, им не до реальной науки.

РАН без контроля

— В США профессор является «машиной для добывания денег». Выигрывая грант в миллион долларов, он приносит своему университету около 500 тыс. Наука там превратилась в бизнес. А как же романтика?

К.С.: — Никуда не делась. Учёные — не бизнесмены, они ничего не продают, не производят продукт. Ими движет совершенно искренний интерес к познанию мира, детское любопытство: как это устроено? Иногда этот интерес может принести практическую, вполне осязаемую пользу другим, но необязательно. Для удовлетворения интереса и получения научного результата кто-то должен оплатить расходы на исследования. В США это делает в основном государство. Деньги учёный действительно получает рыночным способом, в результате честной конкуренции с другими. А потом отчитывается полученными результатами. В России грантовое финансирование получает всё большее распространение, но проблем хватает. Скажем, на полученные деньги вам надо приобрести прибор. Федеральный закон определяет правила закупок. Но они придуманы для того, чтобы воинские части могли по дешёвке закупать солдатам сапоги. Объявляется тендер, и вы обязаны взять самое дешёвое из того, что предлагается. Но дешёвое — не всегда хорошее! Как это соотносится с научной деятельностью?

Или взять систему распределения грантов. Увы, критерии качества заявок у нас зачастую не работают. В РАН академик, возглавляющий программу исследований, распоряжается её бюджетом, распределяя деньги себе самому — в свой институт, своим ученикам. И никакого контроля над ним нет.

— И всё же в таких условиях наука даёт какой-то результат…

К.С.: — Я называю это традиционными «островками превосходства». По-прежнему на высоте российские лазерные разработки. Сильны позиции в математике и теоретической физике. А вот в биомедицине можно гордиться достижениями наших соотечественников за рубежом. В России же можно выделить лишь пару коллективов. Например, группу Михаила Гельфанда в Институте проблем передачи информации. Они занимаются биоинформатикой. Это компьютерная биология, очень перспективное направление. Кстати, русские в этой области во всём мире занимают сильные позиции. Так что, слава богу, возвращать на родину есть кого.

Досье:

Константин Северинов родился в 1967 г. в Ленинграде. Окончил биофак МГУ, в начале 1990-х гг. уехал работать в США. Профессор, доктор биологических наук, руководит двумя лабораториями в Москве и одной в США. Имеет троих детей.